Вчера, идя к Зерновой, встретила на улице Елену Ивановну. Очень обрадовались друг другу. Расцеловались, разговорились. Она позвала меня зайти к ней. Я с минуту поколебалась. Потом решила, что если придется встретиться — что же? — приму бой. К счастью, Б.Г. не было дома. Ел<ена> Ив<ановна> говорила мне о том, как она жалеет обо всем происшедшем, как она рада нашей встрече, и что теперь всему конец.
— Теперь вы придете к нам после вашей поездки, когда я вас позову?
Я ответила уклончиво:
— Ну, это мы посмотрим еще.
— Нет, нет. Cа у est. C’est fini[450].
Быть может, тогда я готова была принять это предложение и только подумала о Юрии, как он к этому отнесется.
— Мы будем часто приезжать в Париж, мы будем видеться, а потом вы как-нибудь приедете к нам в Страсбург…
А сегодня утром вдруг вспомнила, как Борис писал Ел<ене> Ив<ановне>, что не знает, как со мной быть, как от меня отделаться, и в то же время бегал на бульвар Пастер… И поняла: нет, не могу! А встрече с Ел<еной> Ив<ановной> я искренно рада. И хочу видеть ее еще.
1 сентября 1937. Среда
Сегодня мы, правда, никуда не уехали, но завтра все-таки поедем. Уж я злилась, и ругалась, и ревела все утро.
16 октября 1937. Суббота
Ну, вот… Через полтора месяца опять принялась писать. Правда, эти полтора месяца не были пустыми. Все-таки мы ездили и ездили очень неплохо. Дорогой я вела путевой дневник[451], без «лирики», конечно. Погода была хорошая, кроме самых последних дней, и дороги хорошие, и вообще как-то было хорошо. Но, не знаю почему, вспоминаю я этот год как-то без особенной радости. Как-то не было той непосредственной детской радости, как когда мы ездили на Chateau Gaillard[452], или в прошлом году в (Le Mont — И.Н.) St. Michel. Мы были серьезны, спокойны, м<ожет> б<ыть>, отдалились друг от друга. А м<ожет> б<ыть>, меня так сильно расстроило то, что я не доехала 75 км до Шартра — пришлось сесть в поезд. «Программа», таким образом, не была выполнена, и Юрию есть чем передо мной хвастаться. Об этом я очень жалею.
Игорь в Шартре встретил меня совершенно необычайно. Я никак не ждала такой встречи. И выглядел он очень хорошо, хотя не потолстел.
За день до нашего возвращения Мамочка уехала к Нине в Копенгаген[453]. Я думаю, что вернется на днях. Конечно, дома без нее тише, но и скучнее. И уж очень скучает Папа-Коля.
Потом я была сильно больна. У меня был сильнейший приступ ревматизма в левом колене. Боли были такие, что я кричала (третий раз в жизни я кричала от боли). Несколько дней я не могла двинуться. Был доктор, принимала солицылку. Недели через две боли кое-как прошли. Но не совсем, конечно. Ходить и сейчас трудно — страшная усталость в ногах. Но на это уже не приходится обращать внимания. Лечиться по-настоящему все равно нельзя: надо лежать, а разве это возможно? Нужно тепло, а мы еще ни разу не подумали о печке. Какое же тут «леченье»? Слава Богу, что хоть такой острой боли нет, что хоть ходить могу. Хожу, правда, плохо; ноги заплетаются и подворачиваются, как при очень большой усталости… Думала было лечь в госпиталь, да потом решила, что не стоит, да и не могу я, особенно, когда Мамочки нет. На поверку выходит, что я очень и очень всем нужна — как кухарка, как нянька, как любовница, но никому — как друг.
Игорь перешел через класс, что меня не особенно обрадовало. Первым учеником он уже не будет, хотя начал год с большим старанием. Учится много. По музыке — тоже. Надо бы учить его английскому языку, да времени не хватает и на русский. Если он будет так работать, при этом так есть, — его надолго не хватит.
Елена Ивановна, конечно, так и не дала о себе знать перед отъездом. Да я в этом и не сомневалась.
Теперь каждую субботу хожу в библиотеку[454]. Получать буду гроши — 25 фр<анков> в месяц. Но, во-первых, это деньги, а во-вторых, работа уж очень приятная.
Эту зиму к нам, наверное, никто приходить не будет, да я и не хочу никого видеть. Все мне стали как-то глубоко безразличны. Это доказывает только то, что сама я перестала быть «человеком».
Что же я буду делать эту зиму? Не знаю. Знаю только, что я стала уже старше Юрия, даже внешне.
19 октября 1937. Вторник
Вчера вечером у меня так разболелась нога, что я опять не могла ходить. Решила завтра пойти в госпиталь и, если возможно, то и остаться там.
29 октября 1937. Пятница. L’hopital «Cochin»
Вот 10-й день, как я здесь. И что всего удивительнее — чувствую себя, кажется, вполне счастливой. Во всяком случае, у меня нет никаких неосуществимых желаний. Ко мне каждый день приходит Папа-Коля, говорит, что от Мамочки писем нет, по что он ждет ее к концу педели. Я выражаю удовольствие. Рассказывает газетные новости, что-нибудь вроде похищения цыганки Кати — я смеюсь. В заключение скажет, что пришел счет за электричество — я молчу. Этого знать я совсем не хочу. Подобные удовольствия нападут на меня, когда я вернусь… После этого оставшиеся минут 40 визита мы молчим. Так проходит время.
Игорь приходит два раза в неделю. Милый Игорь, мне с ним никогда не бывает скучно. Но вчера он пришел с такими грязными ногами, что я чуть не заплакала. И потом, конечно, все мои опасения оправдались: девуары он делает небрежно, уроки забывает. С ним ведь надо сидеть, когда он занимается, — «негласный надзор»; его надо учить учиться. А без меня это делать некому. Папа-Коля очень смущенный, пытался объяснить, что да, действительно, вчера он был занят[455], но ведь не первый же раз за мое отсутствие Игорь получил плохую отметку! И мальчишка в этом не так уже виноват — нельзя в таком возрасте предоставлять его самому себе. Нужно учить его заниматься. Мы с ним серьезно и грустно поговорили. Обещал мне, что будет учиться хорошо.
Вяжу Игорю пуловер. И мне работа, и мальчишка обносился до лохмотьев, а чинить некому. Воображаю, какие у него чулки! Хоть он и неряха, а без меня он совсем беспризорный…
Много читаю.
В первый же день написала всем т<ак> н<азываемым> друзьям, которые еще не знали о том, что я в госпитале. До сих пор не откликнулся никто. Даже — письменно.
Без всякой жалости думаю о себе — в прошлом и настоящем. Даже слово «Страсбург» не кажется мне таким ужасным больше. Наоборот, очень приятное слово. И мне, действительно, приятно, что в 4 1/2 часах езды от Парижа — кажется, на берегу Рейна — стоит этот полунемецкий город, а в нем университет, а в университете полунемецкий, полурусский профессор. Имя его отошло куда-то в прошлую жизнь, и я могу никогда не произносить его вслух. Да благословит, да поможет ему Бог! Это я говорю совсем искренно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});